Анпилогов к вопросу о законе 1592-1593

. И Микита Трофимов сказал в розспросе: наперед сего он не служивал ни у кого, а родом он, Микитка, Воцкие пятины, а отец его живал в Судецком погосте во крестьянех, а за которым сыном боярским не упомнит, и отца не стало тому лет з десять, а после отца своего он, Микитка, жил с мачехою своею с Федотовою женою с Оксеньицею за Гаврилом Борисовым сыном Мякинина в бобылках в том же Судецком погосте в деревне в Куровичах, и нынешнем 110-м году о сроке о Егорьеве дни тот Гаврила Мякинин мачеху его да и его Микитку от себя из бобыльства отпустил, а взял себе у них за пожилое корову, а мачеха деи его, Микиткина, ныне пристала в Тесове за Зверинским монастырем.

1602 г., января 21 15

. Наперед сего служил Шелонские пятины у сына боярсково у Другана у Яльцева добровольно лет с пять, а от Другана отошел тому другой год и жил у Меньшого у Глотова в бобылех, а ныне де во крестьянской выход он, Федорко, у Меньшего отказался и пожилые пошлины ему заплатил.

1602 г., января 30 16

. Отец их и мать живали за Микифором за Неплюевым в пашенных бобылех, и отца их не стало тому 6-й год, а мать умерла сего году, и от Микифора от Неплюева в срок о Егорьеве дни вышли за Замятню за Трофимова в бобыли ж и пожилые пошлины за них Замятня платил, а ныне оне для хлебные дороговизны били челом в службу Федору Трофимову, потому что прокормитца нечим.

1602 г., февраля 17 17

. Родом Деревской пятины, живал за Федором Огибаловым на Полоной на Мете реке в бобылех и сшел от него тому лет з дватцать и жил в Деревской ж пятине походя наймуючися плотничал, а иное лет с пять жил в Налючи за Дружиной Лопухиным, а после Дружины в бобылех же жил за озером в Шелонской пятине в Коростынском погосте за Пречистенским монастырем Пустошским, и нынешнего 110-го году в срок о Егорьеве дни из-за монастыря сшол с отказом и бил челом в службу Софонтию Оклячиеву для того, прокормитца нечим.

1602 г., февраля 22 18

. Наперед сего не служивал ни у кого, а был в приймышах у тестя своего в Дубровенском погосте у Олексеева крестьянина у Коситцкого у Куземки Ларивонова (. ), 19 и тестя его, Сидорка, Куземки не стало, а он, Сидорко, после того пожил за Олексеем в той же деревне, и его, Сидорка, изнял голод, и прокормитца нечим, а тот деи Олексей Коситцкой подмоги ему, Сидорку, не дал, а было у него двое лошадей, и те лошади одну за долг, а другую за выходные пожилые пошлины взял тот же Олексей Коситцкой, а его, Сидорка, отпустил на волю.

1602 г., февраля 25 20

. А в разспросе Кипреянков отец Ондрейко сказал, что тот его сын Кипреянко не служивал ни у кого, а жил он, Ондрейко, с сыном своим Кипреянком в Солецком погосте за Фектистом Муравьевым в бобылях, и в нынешней в крестьянской в в отказной срок он, Ондрейко, и з сыном своим Киприянком из-за Фекстиста вышол и пришол в Новгород, и ныне ему, Ондрейку, кормити сына своего Киприянко нечим, и для голоду отдает в службу Ларе кожевнику.

1. Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедициею. Т. II, СПб, 1836, № 20.

2. М. А. Дьяконов. Заповедные и выходные лета. «Известия Петроградского политехнического института». Т. XXIV. Пг., 1915.

3. Новгородские записные кабальные книги 100-104 и 111 годов. Под редакцией А. И. Яковлева. М.-Л., 1938, ч. II, стр. 28; И. И. Смирнов. Восстание Болотникова. М.-Л., 1951, стр. 69-70.

4. В. М. Панеях. К вопросу об указе 1601 г. «Проблемы источниковедения», т. IX. М., 1961, стр. 269-270.

5. В. И. Корецкий. Из истории закрепощения крестьян в России в конце XVI — начале XVII вв. (о практической реализации указов 1601-1602 гг.). «История СССР», 1964, № 3, стр. 81.

6. См. В. И. Корецкий. Новое о крестьянском закрепощении и восстании И. И. Болотникова. «Вопросы истории», 1971, № 5, стр. 142.

7. М. А. Дьяконов. Заповедные и выходные лета, стр. 15.

8. И. И. Смирнов. Восстание Болотникова, стр. 65.

9. В. М. Панеях. К вопросу об указе 1601 г., стр. 267-269.

10. С. Б. Веселовский. Из истории закрепощения крестьян (отмена Юрьева дня) — Ученые записки Института истории РАНИОН, т. V, 1928, стр. 212.

11. В. И. Корецкий. Из истории закрепощения крестьян в России в конце XVI — начале XVII вв., стр. 72.

12. В. И. Корецкий. Закрепощение крестьян и классовая борьба в России во второй половине XVI в. М, 1970; В. М. Панеях. Закрепощение крестьян в XVI в.: новые материалы, концепции, перспективы изучения (по поводу книги В. И. Корецкого). «История СССР», 1972, № 1; Г. Н. Анпилогов. К вопросу о законе 1592-1593 г., отменившем выход крестьянам, и урочных летах в конце XVI — первой половине XVII в. «История СССР», 1972, № 5; Р. Г. Скрынников. Заповедные и урочные годы царя Федора Ивановича. «История СССР», 1973, № 1.

13. ЦГАДА, ф. 1144, кн. 9, лл. 1-341 (22 сентября 1601 г.— 28 февраля 1602 г.).

14. Записи предшествуют две служилые кабалы, данные 30 декабря 1601 г. Истоме Демидову,— первая Микитой Трофимовым, вторая Тимофеем Мининым (лл. 92-93).

15. Записи предшествует служилая кабала, данная 21 января 1602 г. Федором Петровым сыном с женой Овдотьей Зеновьевой дочерью Будаю Олферьеву сыну Вышеславцову (лл. 169 об.-170).

16. Записи предшествует служилая кабала, данная 30 января 1602 г. Сидором и Гришей Леонтьевыми детьми Федору Федорову сыну Трофимову (л. 210).

17. Записи предшествует служилая кабала, данная 17 февраля 1602 г. Ивашкой Харитоновым сыном Лутовым Сафонтию Васильеву сыну Оклячиеву (лл. 268 об.-269).

18. Записи предшествует служилая кабала, данная 22 февраля 1602 г. Сидором Ильиным сыном Степану Девятому сыну Скобельцыну (л. 288-288 об.).

19. Край листа не сохранился; помещается 12 букв.

20. Записи предшествует служилая кабала, данная 25 февраля 1602 г. Киприаном Ондреевым сыном Лариону Макарьеву сыну кожевнику (л. 301).

Текст воспроизведен по изданию: Материалы о практической реализации указа 1601 года // Советские архивы, № 4. 1974

© текст — Панеях В. М. 1974
© сетевая версия — Тhietmar. 2010
© OCR — Сорокин В. 2010
© дизайн — Войтехович А. 2001
© Советские архивы. 1974

Анпилогов к вопросу о законе 1592-1593

Начальный этап процесса закрепощения в России характеризовался тем, что на протяжении конца XVI — первой половины XVII в. в дошедших до нашего времени царских указах предполагался запрет на переходы крестьян, которые на практике продолжали осуществляться. Очевидно, что переходы крестьян в это время были введены в определенные границы, и одна из задач работы состоит в выяснении существа этих границ. Плохая сохранность источников порождала возникновение концепций, основные положения которых содержали диаметрально противоположные толкования ключевых вопросов.
Начиная с первых толкователей документов о заповедных летах, историки были единодушны в определении сущности этого феномена. М.А. Дьяконов, обнаруживший, в дополнение к опубликованным Д.Я. Самоквасовым, еще две грамоты с упоминанием «заповедных лет», писал, что в заповедный год «выход или вывоз крестьян. считается неправомерным, т.е. запрещен». Не ограничившись этим суждением, Дьяконов считал, что «правило о заповедных годах не было общим законом, так как для применения его требуется общее распоряжение», а общим законом оставалось правило Судебника о Юрьеве дне. «Правило о заповедных летах, — писал Дьяконов, — отменяет действие этого общего закона для отдельных лиц по особым пожалованиям и для отдельных местностей специальным распоряжением» (1).
С.Ф. Платонов и СБ. Веселовский определяли сущность заповедных лет, не особенно вдаваясь в детали. Платонов писал, что не дошедшее до нас «Уложение» запрещало («заповедовало») на определенное время выход и вывоз крестьян (2). Так же определял суть режима заповедных лет Веселовский: «»Заповедь» — значит «запрещение»; «заповедный» — «запрещенный». В применении к крестьянам заповедный год есть такой год, когда отказы крестьян были запрещены государевым указом» (3).
Развернутую систему аргументации в отношении феномена заповедных лет попытался предложить Б.Д. Греков. Он писал, что «новый закон» «временно, но для всего государства отменял Юрьев день». Согласившись, таким образом, с Дьяконовым в том, что заповедные годы представляли собой запрещение переходов, Греков увел дискуссию к обсуждению другого аспекта проблемы: продолжал ли после введения заповедных лет действовать «общий закон Судебников о Юрьеве дне»? Оспаривая точку зрения Дьяконова о продолжении действия закона Судебника, Греков тут же писал: «. формально никто статьи 88 царского Судебника не отменял, ее действие было лишь приостановлено на некоторый, как многим может быть казалось, весьма короткий срок» (4). Греков отошел от взглядов Дьяконова лишь в вопросе о территориальном распространении заповедных лет, что в значительной степени придало его аргументации софистический характер.
В.И. Корецкий в вопросе о сущности режима заповедных лет также не отступал от концепции Дьяконова: «введение правительством на той или иной территории заповедных лет означало временное запрещение здесь крестьянских переходов и вывозов крестьян на основании ст. 88 Судебника 1550 г. о крестьянском отказе» (5). В его концепции этот аспект был второстепенным, и только подтверждал главный вывод: настоящее закрепощение началось лишь с указа 1592 года. Корецкий, а вслед за ним и Зимин считали, что указ содержал два основных положения: запрет перехода крестьян и 5-летний срок сыска беглых. В их концепции содержание указа реконструировалось и эклектически составлялось из документов о заповедных годах и урочных годах. Скрынников считает, что заповедные годы были введены только в царствование Федора и задним числом распространены на первую половину 1580-х годов, затронув не только крестьян, но и посадских людей (6). Точку зрения Скрынникова в последнее время поддержал Б.Н. Флоря, усмотрев в недавно открытом писцовом наказе 1585 г. новое указание на введение заповедных лет (7).
Режим «заповедных лет» применялся с 1581 до начала 1590-х годов на частновладельческих землях северо-запада, запада и севера России и предусматривал сыск и возвращение по суду крестьян, чье пребывание на тяглой земле было зафиксировано документально. От режима «заповедных лет» следует отличать практику сыска черносошных крестьян и посадских людей непосредственно писцами, осуществлявшуюся с 1585 г. и не предполагавшую судебного разбирательства.
Одновременное применение двух указанных способов сыска, покоившихся на различных принципах, порождало необходимость временно приостанавливать некоторые закрепостительные мероприятия в отдельных районах страны. Это привело к появлению известного разрешительного распоряжения Торопецкой уставной грамоты 1590/91 г.: ««тяглецов. которые у них с посаду разошлись, в заповедные лета вывозить на старинные их места. » (8). Смысл распоряжения состоял не в запрете выхода посадским людям, а в разрешении вывоза бывших посадских людей из вотчин и поместий, невзирая на существовавший там режим «заповедных лет».
Общий смысл феномена заповедных лет никогда не вызывал особых разногласий у исследователей, которые едины в том, что существо провозглашенного нововведения состояло в запрещении переходов крестьян и посадских людей. Разногласия вызывал вопрос о территориальном распространении этого порядка. Что же заставляло исследователей интерпретировать это явление как режим запрета переходов? Решающую роль в такой трактовке играло слово «заповедь», значение которого традиционно объясняется как «запрещение под страхом штрафа и самый штраф» (9). Но это объяснение не всегда находит соответствие в актах XIV—XV веков.
Начнем с Двинской уставной грамоты 1397/98 г., в ст. 6 которой дано определение самосуда: «А самосуда четыре рубли; а самосуд то: кто, изымав татя с поличным, да отпустит, а собе посул возмет, а наместники доведаются по заповеди, ино то самосуд. » (10). Имеет ли в данном контексте слово «заповедь» значение «запрещение»? Несомненно, нет; скорее, под заповедью Двинской уставной грамоты следует понимать «дознание», «розыск», «сыск». Тогда интересующая фраза грамоты должна быть переведена следующим образом: «доведаются по розыску», или, аналогично, «разыщут». Аналогичное значение имеет слово «заповедь» в «Записи о душегубстве»: «А оу заповеди, то оу торгу кличит, наместнику болшему с двема третники по третем же, а тиуну великого князя нет ничего оу заповеди». Здесь говорится об объявлении преступника в розыск путем «заклича» на торгу.
Второй пример значения термина «заповедь» имеется во фрагменте Псковской 2 летописи, посвященном внутриполитической борьбе в Новгороде летом 1477 г.: «А Васильа Онаньина тоу поймав, а на вече исьшекли топори в частье, а иных заповедали, тако же хотячи смертию казнить. » (11). Очевидно, что смысл мер, примененных к бежавшим из города московским сторонникам поборниками новгородской независимости, состоял в объявлении их в розыск, поскольку лишь таким путем было возможно подвергнуть их казни. «Заповедать» сторонников Москвы могло означать еще и запретить их укрывать, но исходное значение термина — это розыск. Наконец, недвусмысленное упоминание глагола «заповедать» содержится в известном судном списке боярина СБ. Морозова Спасо-Евфимьеву монастырю от 30 июня 1503 года. Бежавшего крестьянина Копоса, по чьму наущению был сожжен монастырский двор и «жито», «Семен Борисович по сей грамоте велел запо-ведати и поимати, да поставити его перед великим князем»(12). В данном случае «заповедать» также означало «объявить в розыск», что соответствует уголовному характеру преступления (поджег), совершенному Копосом.
Приведенные примеры свидетельствуют о том, что исходное значение слова «заповедь» вовсе не соответствовало хрестоматийному понятию «запрещение под страхом штрафа». Исследователи традиционно определяли значение слова «заповедь» через слово «заповедная» (грамота), однако, судя по источникам, ход словообразования был более сложным. Паре «заповедь» — «заповедный» наверняка предшествовало исходное слово «заповедать», и, таким образом, формат «—дь» был вторичным, присоединенным в процессе словообразования к глагольной основе. Изначально заповедь соотносилась не с результатом заповедания в виде заповедной грамоты, а с процедурой заповедания — объявлением в розыск или самим розыском, что и отразилось в законодательных и распорядительных актах (13). Вышесказанное относится и к известным «заповедным грамотам», адресованным нижегородскому воеводе и земским старостам Углича в феврале 1658 года (14). Если термин «заповедный» понимать как производный от слов «заповедь»-«запрет», то смысл грамот (запретные) непонятен. Эти грамоты — розыскные, и значит заповедные годы — розыскные годы, а не запрещенные для переходов.
Заповедные годы упоминаются в источниках лишь в 1581 — 1592 гг., сменяясь указами о пятилетнем сроке сыска беглых. Корецкий считал именно исчезновение упоминаний о заповедных годах важнейшим аргументом, подтверждающим точку зрения о существовании указа 1592/93 года (15). Грамота двинскому судейке от 14 апреля 1592 г., действительно, содержит последнее по времени упоминание о заповедных годах (16). Но объяснить исчезновение термина можно ликвидацией самой системы заповедных лет, переставшей соответствовать своим целям (17). Созданная для возвращения частновладельческих крестьян в тягло, система заповедных лет предполагала возврат беглых вне зависимости от сроков их бегства и времени пребывания на новом месте. Если крестьянин включался в тягло у нового землевладельца, срывать его с места для возвращения к прежнему помещику было крайне невыгодно для государства.
Значит ли это что в 1592/93 г. система заповедных лет была заменена полным запретом переходов и отменой Юрьева дня по царскому указу? Хронологически самыми близкими к предполагаемому времени издания указа являются Елецкие акты 1592—1593 гг. (18), которые дважды подвергались исследованию, но результаты этих изысканий были истолкованы по-разному и повлекли за собой противоположные выводы.
Корецкий пришел к выводу, что режим заповедных лет не распространялся на южные уезды государства, и что там «помещики и крестьяне продолжали в какой-то мере руководствоваться ст. 88 Судебника 1550 г. о крестьянском отказе», а в 1592—1593 гг. правительство «распространило на юг действие указа о повсеместном запрещении крестьянского выхода» (19). Г.Н. Анпилогов, наоборот, сделал вывод о том, что режим заповедных лет распространялся на тяглых крестьян южных уездов Русского государства, а осуществленную Корецким реконструкцию указа 1592—1593 гг. считал сомнительной (20). Скрынников также не признает возможности существования указа 1592—1593 гг., но считает, что на юге «правила Судебника о крестьянских переходах формально не были упразднены»(21).
Проанализируем Елецкие акты на предмет отражения в них текущего государственного законодательства о тяглом населении. Точно датированные документы (значительная их часть датирована суммарно 1592/93 г.) относятся к периоду с 10 августа 1592 г. по 29 марта 1593 года. Многие новоприбран-ные казаки, не удовлетворенные условиями службы, вновь уходили в тягло на посады или в захребетники, и в 35 документах отразились сведения об отказе или побеге 69 крестьян, оформившихся на службу в Елец казаками, стрельцами или пушкарями. Очевидно, это были лишь те крестьяне, уход которых вызывал судебные иски, причем чаще всего по поводу оставленного имущества, семей или урожая.. Еще до 23 июня 1592 г. шесть казаков с оружием и боеприпасами сбежали со службы и в момент подачи челобитной 1 сентября 1592 г. жили в деревнях пяти помещиков Тульского уезда (22).
С какими правительственными мероприятиями возможно соотнести факты набора крестьян на службу и условия этого набора? В царских грамотах на Елец от 6 ноября и 31 декабря 1592 г. категорически предписывалось «прибирати иных стрельцов ис вольных людей, а не с пашен и не ис холопства по нашему указу». По ремаркам в других актах видно, что крестьяне уходили на службу или не с тяглых мест («прибирал на Елец в стрельцы сын от отца, брат от брата»), или оставляли вместо себя на тяглом месте других крестьян («в свое государь место яз на тягло посадил Лагутку Васильева сына Шубина») (23).
Существенной разницы между принципами передвижения крестьянского населения на северо-западе России в период действия там заповедных лет и в южных уездах не прослеживается. В льготной грамоте, выданной Духову монастырю на вотчины в Деревской и Обонежской пятинах 20 марта 1585 г., переходы крестьян не воспрещаются, но также обуславливаются участием в них нетяглых людей: «И называти ему на те пустые на льготные деревни крестьян нетяглых, з деревень от отцов — детей, и от дядь — племянников, и от братии — братию. А с тяглых ему мест крестьян на те на льготные деревни не называти». В обыскных книгах Деревской пятины 1588 г., наоборот, подчеркивался факт незаконного выхода крестьян с тягла: «А вси, господине, те крестьяне из-за князя Богдана вышли в государевы заповедные годы с тяглые пашни» (24). Таким образом, есть основания считать, что в южных уездах России в 1592—1593 гг. применялась практика, аналогичная известному на Северо-Западе режиму заповедных лет.
Второй комплекс актов, данные которого использовались Корецким для доказательства тезиса о закрепостительном указе 1592—1593 гг., относится к Новгородской земле. В июле 1595 — феврале 1596 г. в Новгородской приказной избе рассматривалось дело Пантелеймонова монастыря об обелении монастырской пашни. В 1588 г. монахи двух монастырей города Ям, оставшегося по Плюсскому перемирию в руках Швеции, были определены на жительство в древнем Пантелеймоновом монастыре под Новгородом, а в качестве вотчинных земель им были переданы «на льготу на 10 лет» запустевшие монастырские деревни в Петровском Рамушевском погосте Деревской пятины. Условием льготы было «оживление» запустевших обеж путем «наведения» в пустые дворы крестьян. В 1595 г., когда срок льготы уже подходил к концу, не выполнив условия предоставления льготы, монахи вернулись в Ям, который был возвращен России по Тявзинскому мирному договору.
Игумен Пантелеймонова монастыря Андреян был обеспокоен возможными санкциями за невыполнение этих условий, которые могли заключаться в том, чтобы «с тех пяти обеж взятии за хоромное поставление по пяти рублев за двор, и государевы ямские и приметные деньги и всякие подати, и за посоху за прошлые годы, да и вперед на них с тех пяти обеж государевы подати имати по книгам». Поэтому он подал челобитную с просьбой «обелить» — освободить от налогов — монастырскую запашку. Объясняя причины, по которым не удалось «оживить» запустевшие деревни, игумен и сослался на царский указ, воспретивший выход крестьянам и бобылям: «И нынеча деи их тем льготным пяти обжам срок находит, и им деи тех льготных пяти обеж крестьяны навести не мочно, потому что ныне по государеву указу крестьянам и бобылям выходу нет, а казны деи у них монастырской в | том Пантелееве монастыре нет и подмоги давати крестьяном нечем, и государева деи годового хлебново и денежново жалованья в тот Пантелеев монастырь не идет ничего, и около деи того монастыря пашни и огородцу нет» (25)
Корецкий осознавал, что упоминаемый в открытом им документе указ мог быть интерпретирован как «один из обычных указов о заповедных годах», и поэтому он привел два контраргумента. Во-первых, в акте речь идет о запрещении переходов бобылям, в то время как указы о заповедных годах «распространялись лишь на тяглые элементы сельского населения», и, во-вторых, «если в 80-х годах можно было «называть» крестьян и бобылей и без предоставления им подмоги, то в 1595 г. этого уже нельзя было делать — хозяйственно самостоятельные крестьяне и бобыли правом выхода уже не пользовались» (26). Эти соображения Корецкого не соответствуют формальной логике. В самом деле, как согласовать противоречащие друг другу утверждения, что указы о заповедных годах 1580-х годов распространялись лишь на тяглые элементы сельского населения, и что в это же время можно было перезывать крестьян без предоставления им подмоги? Из сохранившихся порядных грамот известно, что в подмоге не нуждались тяглые крестьяне, переход которых был запрещен как раз в 1580-х годах.
Факты, опровергающие построения Корецкого, содержатся и в самом тексте документов, ключевой фразой которых является оборот об отсутствии монастырской казны для предоставления подмоги выходцам. Значит, если бы монастырь располагал средствами, достаточными для предоставления выходцам ссуды, он бы заселил запустевшие обжи, а следовательно, переходы сельских жителей, не являющихся ответственными налогоплательщиками («от отцов — детей, от братьи — братьи») были возможны и в 1590-х годах. Как явствует из опубликованного Корецким дела Новгородской приказной избы, подобные переходы были осуществлены в монастырских владениях накануне подачи иска старцем Андреяном. 12 декабря 1595 г. губной староста прислал дозорную книгу монастырских владений, из которой следует, что в 102 (1593/94) г. в деревню Липица, о запустении которой сетовал старец, пришли три крестьянина из Ладоги, Городенского погоста и Холм-ского уезда (27). Значит, условия переходов крестьян после 1592 г. никак не изменились в сторону их большего ужесточения.
Так как существенных отличий в практике крестьянских переходов в 1580-х и 1590-х годах не наблюдается, такой порядок вещей является признанием того факта, что режим заповедных лет в 1590-х годах превратился в устоявшийся порядок. Переход же с 1594 г. к ограничению сроков подачи исков о вывезенных крестьянах пятью годами привел к исчезновению термина «заповедные годы». Впрочем, использование этого выражения в официальной документации спорадически продолжалось вплоть до 1608 года. Именно тогда в жалованной грамоте Василия Шуйского Казанскому Зилантову монастырю появилась цитата из жалованной грамоты тому же монастырю 1574 г.: «Которому крестьянину лучитца пойти за монастырь из-за кого-нибуди в выход в незаповедные лета, и с тех крестьян пошлин и пожилого имати с ворот с крестьянина по полтине да по два алтына». Однако в тексте грамоты 1574 г. фразы о «незаповедных летах» нет, а значит, она была вставлена в 1608 г., когда в приказной среде все еще сохранялась память об административной практике 1580-х годов (28).
Вышеприведенные аргументы убеждают в том, что документальные данные, которыми Корецкий обосновывал свои соображения о возможности существования указа 1592 г., не могут быть использованы для характеристики поступательного процесса закрепощения. По мнению Корецкого: 1) указ запрещал выход крестьянам и бобылям на всей территории Русского государства; 2) правовым основанием крепости стала считаться запись в правительственные книги; 3) указ провозгласил принцип обязательной регистрации крестьян в правительственных документах; 4) в отношении вывезенных крестьян был установлен 5-летний срок подачи исковых челобитных, а в отношении беглых сохранен бессрочный сыск (29).
Однако все выделенные исследователем характерные черты гипотетического указа легко обнаруживаются в известных административных практиках конца XVI века. Судя по тому, что режим заповедных лет действовал в 1592—1593 гг. и в южных уездах государства (Елецкий, Тульский и другие уезды), с некоторой долей условности можно утверждать, что он охватывал всю ту часть территории России, где имелось постоянное сельское население и посады. При такой постановке вопроса отпадает необходимость относить действие режима заповедных лет к землям Предуралья, Нижней Волги и Нижнего Дона, где никаких условий и необходимости придерживаться подобной практики просто не существовало. Некоторое сомнение вызывает упоминание бобылей в документах Пантелеймонова монастыря, поскольку о сыске этой категории населения в известных грамотах с упоминаниями заповедных лет не говорится. Однако, вполне возможно, сыск бобылей предусматривался в указе, изданном ранее 5 июня 1594 г. о пятилетнем сроке подачи исковых челобитных в крестьянском вывозе (30). Следовательно, первая из отмеченных Корецким черт гипотетически смоделированного указа была свойственна ранее и позднее существовавшей административной практики.
Запись в правительственные книги, которую Корецкий считал качественно новой чертой предполагаемого указа, требовалась для доказательства владельческой принадлежности крестьян уже в 1580-х годах, и новшеством для 1590-х этот порядок также не являлся. Третья отмеченная Корецким черта для конца XVI в. анахронична, ибо в «80-х гг. XVI в. регистрировались только главы крестьянских и бобыльских семей, принадлежавших помещикам и вотчинникам» (31). Принцип регистрации всего мужского населения крестьянского двора утвердился лишь с момента переписи 1678 г.; даже в переписных книгах 1646 г., не говоря уже о писцовых книгах 1620-х годов, фиксировались лишь главы семейств, или, иногда, взрослые мужчины (32).
Наконец, пятилетний срок сыска вывезенных крестьян был введен указом, изданным не позднее 5 июня 1594 года. Таким образом, содержание гипотетического указа 1592—1593 гг. Корецкий сконструировал из известных явлений закрепостительной практики в Русском государстве 1580-х и 1590-х годов — заповедных и сыскных лет. Если считать одним из основных требований, предъявляемых к методам моделирования в социальных науках экономность, то есть использование меньшего количества допущений и реконструкций, то модель закрепощения, созданная Корецким в 1960-х годах, не обладала качествами экономности. Для того чтобы объяснить изменения в положении тяглых людей, вполне достаточно известных нам упоминаний о заповедных летах и указов о сыскных годах 1594 и 1597 годов. Гипотетически реконструируемый указ 1592—1593 гг. в такой модели закрепощения является избыточным.
Складывание системы закрепостительных мероприятий в отношении частновладельческих крестьян в 1590-х годах происходило путем утверждения практики заповедных лет. Принятый в этой системе способ сыска и возвращения беглых был крайне громоздок и неудобен в применении, поскольку предполагал подачу судебного иска землевладельцев, «обыск» местного населения и саму судебную процедуру. Выполнение решений судов также было сопряжено с многими препятствиями, начиная от открытого сопротивления вывозимых и их соседей. Накопление судебных исков землевладельцев привело правительство к мысли об ограничении срока сыска крестьян 5 годами. Новый порядок был введен на северо-западе России указом, изданном ранее 3 мая 1594 г., и получил в историографии название «урочных лет» (33).
До настоящего времени нет определенного мнения о сущности этого явления. Вопрос о времени введения урочных лет также остается предметом дискуссии уже в течение столетия. Понятие «урочные годы» применительно к беглым крестьянам впервые было употреблено в челобитной дворян и де- тей боярских от 3 февраля 1637 г. и царском указе от 20 февраля 1637 г. об установлении срока сыска беглых крестьян служилых людей. По тексту указа видно, что усвоение термина «урочные лета» по отношению к сыску беглых крестьян произошло не сразу. Дважды в тексте 5-летний срок сыска назван «указными летами»: «и как де указные пять лет пройдут, и они де, всяких чинов люди, тех их беглых крестьян привозят в ближние свои помесья и вотчины»; «и волочат их московскою волокитою, надеясь на указные на пять лет». Лишь в резолютивной части указа находится формулировка, содержащая термин «урочные лета»: «и велел бы государь те урочные пять лет отставить, а велел бы государь беглых их крестьян и людей отдавать им по писцовым и по отдельным книгам, и по выписям, и по крепостем». В указе же 1641 г. об установлении 10-летней давности для сыска беглых крестьян эта давность уже носит наименование исключительно урочных лет (34).
Столь позднее утверждение этого понятия в закрепостительной практи- I ке вызывает вопрос о корректности принятого в современной исторической науке именования урочными летами также 5-летнего срока сыска, известного по указам конца XVI века. Некритичное перенесение этого понятия на более раннее явление можно охарактеризовать как терминологическую подмену, которую осуществил М.Ф. Владимирский-Буданов в третьем издании «Обзора истории русского права». В дополнениях к части 1 этой книги, опровергая показания дворянской челобитной 1642 г., Владимирский-Буданов писал: «Урочные годы, несомненно, были установлены в 1597 г. и существовали в 1641 г.» (35). Характер аксиомы это мнение приобрело в книге Грекова «Крестьяне на Руси», где автор писал: «урочные годы, т.е. сроки, ограничивающие право помещика на разыскивание беглых крестьян, . впервые установлены были 24 ноября 1597 г.» (36).
Между тем, А.А. Новосельский и Г.Н. Анпилогов обосновывали точку зрения, что урочные годы как пятилетний срок сыска беглых применялись лишь в первой половине XVII в., скорее всего, с 1619 года. По их мнению, царские указы рубежа XVI—XVII вв. подразумевали лишь обратную исковую давность, то есть отсчитывали срок сыска беглых с определенной в указе даты (37). Несмотря на возражения Новосельского и Анпилогова, применение понятия «урочные лета» по отношению к срокам сыска, установленным указами 1590-х годов, стало устоявшимся в современной науке (38). Для того чтобы выяснить, применимо ли к практиковавшемуся на рубеже XVI—XVII вв. сыску беглых понятие «урочных лет», необходимо ответить на вопрос: когда в законодательной практике начинает использоваться это понятие и в чем состоит его сущность?
Общепринятое в науке мнение об урочных годах состоит в том, что их главным свойством была повторяемость. Урочные годы, будь то 5-летний срок возврата беспроцентной ссуды, или 40-летний срок выкупа родовых вотчин, всякий раз начинали отсчитываться от момента совершения сделки. Урочные годы, по мнению исследователей, не были обусловлены конкретными датами(39). Так ли это? Действительно, по своему происхождению термин «урочные лета» не связан с закрепощением. Первые упоминания этого термина в Судебнике 1550 г. и указах 1555—1558 гг. позволяют говорить об урочных годах как о сроке реализации права вообще, например, права на выкуп вотчины или на беспроцентный возврат долга (40).
Однако достаточно ли этого общего соображения для того, чтобы проводить аналогии между явлением урочных лет, касавшихся выплаты долга, и феноменом урочных лет, относящихся к сыску беглых крестьян? Указы 1557 и 1558 гг. касались служилых людей, и, отличаясь от указов о беглых крестьянах конца XVI — первой половины XVII в. по тематике, были схожи с последними по сословной направленности. Ведь указы о беглых крестьянах и выходных годах тоже непосредственным образом затрагивали интересы служилых людей как помещиков, а значит, они могут быть рассмотрены как отражение предшествующей административно-правовой практики.
Судя по сохранившимся актам, впервые урочные годы фигурируют в указах о займах (ростовых кабалах) 1555, 1556, 1557 и 1558 годов. В грамоте наместнику Великого Новгорода от 29 июля 1555 г. упоминаются урочные лета, в течение которых жители Новгородской земли могли выплачивать долги без роста. В грамоте новгородским дьякам от 14 января 1556 г. говорится о том, что эти «урочные лета» уже «отошли», то есть прекратили свое действие (41). По этим фрагментарным упоминаниям можно судить о том, что урочными годами мог называться законодательно определенный хронологически ограниченный срок, вводившийся распоряжениями правительства и не распространявшийся на будущее время.
В указе от 25 декабря 1557 г. говорится о предоставлении служилым людям привилегии выплачивать долги «на прошлые лета» и в течение пяти лет до 25 декабря 1562 г. без процентов. Лишь в случае невыплаты долга служилым человеком указ предусматривал взимание с него процентов в половинном размере и правеж: «А у кого которые служивые люди учнут займо-вати деньги в рост, а хлеба в наспы в те правежные пять лет, а до урочных лет в тех в новых долгех не выплатитца, и вперед от лета 7071-го новые долги на служивых людей взятии истина вся сполна да вполы на деньги рост, а на хлеб вполы насоп, как идет — на пять шестой — и правеж на них давати во всем долгу всегда» (42).
Указ от 11 января 1558 г. предусматривал значительные льготы служилым людям, заложившим на пятилетний срок свои вотчины. Отныне, вернув пятую часть долга, заемщик возвращал вотчину себе и выплачивал долг по частям: «А взятии на заимщике на первой год заемных денег по розчету на пятой жеребей, а отчина отдати тому, хто закладывал; а вперед тем заимщи-ком велети платитися по годом и до урочных лет безпереводно ежегод» (43). Оба указа под урочными годами подразумевают определенный, заранее обусловленный срок — с 25 декабря 1557 г. по 25 декабря 1562 г. — и не предполагают автоматического продления действия этого пятилетнего срока в будущем. Следовательно, исходное значение термина «урочные годы» было тождественно понятию «определенный срок», который мог обозначать и срок, обусловленный конкретными датами, и срок давности, повторявшийся всякий раз при возникновении нового казуса.
Проанализируем наиболее ранний указ, в котором, как предполагают некоторые историки, впервые упомянуты урочные годы применительно к проблеме сыска беглых крестьян. Корецкий ввел в научный оборот два судебных дела из фонда Новгородской приказной избы 1593—1595 годов. Первое дело было возбуждено по поданной 5 июня 1594 г. челобитной помещика Обонежской пятины П. Арцыбашева, который обвинял помещика А. Бухарина в свозе из общей деревни Телицыно Раменье крестьян и бобылей, утаенных от писцов. В ответной челобитной Бухарин изложил суть дела иначе, заявив, что он назвал крестьян и бобылей на пустую деревню еще в 1583 г., одиннадцать лет назад. Поэтому Бухарин требовал оставить за ним вывезенных крестьян на основании царского указа: «А ныне твой государев указ: старее пяти лет во владенье и в вывозе суда не давати и не сыскивати»(44).
Аналогичная формулировка содержалась в выписке из царской грамоты по делу помещика С.Т. Молеванова от 3 мая 1594 г.: «Да и вперед бы всяким челобитчикам о крестьянском владенье и вывозе давати суд и управу за пять лет, а старее пяти лет суда и управы в крестьянском вывозе и во владенье челобитчиком не давати и им отказывати по таким челобитьям» (45). Корецкий был склонен считать, что закон о 5-летнем сроке подачи исковых челобитных в крестьянском владении и вывозе не был самостоятельным, специально изданным указом. «Имеется больше оснований видеть здесь одно из постановлений общего закона царя Федора о запрещении выхода, чем самостоятельный указ» (46). Анпилогов, напротив, отверг трактовку этих документов как свидетельство существования «общего закона» 1592—1593 гг., однако его позиция в данном вопросе оказалась невнятной. Он признал, что «грамота имела силу закона, которым устанавливалась пятилетняя давность по делам о владении крестьянами и их вывозе», но тем самым он подтвердил, что по крайней мере с 1594 г. в России были установлены «годы», аналогичные позднейшим «урочным» (47).
Спустя три года в Русском государстве был издан указ от 24 ноября 1597 г. о праве иска о крестьянах, бежавших не далее 5 лет до 1597/98 г. (48), с которо го многие исследователи отсчитывали начало закрепощения в России. Указ постоянно привлекал к себе внимание исследователей, начиная с его опубликования В.Н. Татищевым (49). Все историки комментировали указ, сопоставляя его с последующими и предыдущими закрепостительными мероприятиями правительства в отношении частновладельческих крестьян, поэтому неудивительно, что после открытия документов с упоминаниями «заповедных лет» указ 1597 г. оказался «в тени». Корецкий, открывший документы с упоминанием указа о 5-летнем сроке сыска крестьян, датированного не позднее 5 мая 1594 г., пересмотрел роль закона 1597 г. в процессе становления крепостного права. Он писал, что «указ 24 ноября 1597 г. . не имел того большого принципиального значения в общем ходе крестьянского закрепощения в России в конце XVI — начале XVII в., какое ему придавалось в исторической литературе», хотя и считал, что этим указом 5-летний срок подачи исковых челобитных был распространен на беглых крестьян (50).
Напротив, Анпилогов утверждал, что введенная указом 5-летняя давность была обратной и на будущее время не распространялась. В его концепции указ 1597 г. также не занял важного места в закрепостительном процессе (51). Точка зрения Скрынникова на роль указа в формировании крепостного права двойственна. Он считает, что хотя «с формальной точки зрения указ 1597 г. не вносил ничего принципиально нового в предыдущее законодательство о крестьянах», он сыграл важную роль в закрепощении. Указ, во-первых, содержал подробно разработанное положение о сыске и возвращении беглых, и, во-вторых, в отличие от предшествующих временных распоряжений правительства, этот указ вводился без ссылок на возможность его скорой отмены (52). Верно ли первое наблюдение Скрынникова, что указ 1597 г. преобразовал существовавший ранее правопорядок? Верно ли, что указ носил постоянный характер и распространялся на будущее время?
Эти тезисы представляются сомнительными прежде всего в силу того, что они не основаны на прямом содержании указа. Резолюция указа гласит: «Которые крестьяне из-за бояр, и из-за дворян, и из-за приказных людей, и из-за детей боярских, и из-за всяких людей из поместий, из вотчин, и из потриарховых, и из митрополичьих, и из владычних, и из монастырских вотчин выбежали до нынешняго 106-го году за пять лет, и на тех крестьян в их побеге и на тех помещиков и на вотчинников, за кем они, выбежав, живут, тем помещиком и вотчинником из-за кого они выбежали, и патриаршьим и митрополичьим, и владычним детем боярским, и монастырьских вотчин при-кащиком и служкам давати суд и обыскивати всякими сыски накрепко, а по суду и по сыску велети тех беглых крестьян з женами и з детьми и со всеми их животы возити назад, где хто жил» (53). Из текста указа с несомненностью следует лишь то, что крестьяне, бежавшие из вотчин и поместий в период времени после 24 ноября 1592 г., по результатам процедуры опроса обыскных людей и суду подлежали возврату на прежние места жительства.
Нельзя согласиться с Скрынниковым в том, что указ содержит детально разработанное положение о сыске и возвращении беглых. Фрагменты несох-ранившегося указа ранее 4 мая 1594 г. содержат гораздо более определенное положение о даче суда на вывезенных крестьян не более, чем на пять лет, и в дальнейшем («и вперед»). Положения указа 1597 г. можно трактовать двояко, и в этом смысле он уступает по своей определенности цитированным фрагментам. Введенное в научный оборот Корецким дело 1591 г. помещика Д.И. Языкова о беглых крестьянах показывает, что уже тогда, за 6 лет до издания интересующего нас указа, процедура сыска и возвращения беглых была аналогична процедуре, предписанной в 1597 году (54).
В указе рассматривается положение исключительно частновладельческих крестьян и ни слова не говорится о крестьянах дворцовых и черносошных, а также посадских людях, чье положение в это время также изменялось. Сущность указа 1597 г. может быть прояснена лишь сравнением правового положения этих двух больших групп тяглых людей. В начале царствования Федора Ивановича (март 1584—июнь 1585 г.) в Русском государстве начал осуществляться комплекс мероприятий по сыску и возвращению в тягло беглых посадских людей, черносошных и дворцовых крестьян. Правовые нормы наказов действовали однонаправлено: они обязывали осуществлять сыск черных тяглецов «где ни буди», в том числе и на частновладельческих землях, но не предполагали сыск частновладельческих крестьян на посадах и в черных волостях. Об этом свидетельствует наказ писцам Галичского, Чухломского и Солигаличского уездов Ю.И. Нелединскому и Л. Сафонову от 30 июня 1585 года (55).
Второй сохранившийся от царствования Федора документ с известием о сыске беглых посадских людей от 30 июля 1596 г. содержит предписание о сыске и вывозе на посад беглых тяглецов: «вышедших сыскать всех с женами и з детьми и со всеми их животы и вывезти на посад в старые их тяглые дворы, где хто наперед того жил и на поруки их з записьми подавать в том, что им всякие наши подати платити с посадцкими людьми ровно и с посаду вон ни за кого не выходить и в закладчиках ни за кем не жити» (56). Грамота к воеводе Соли Галицкой 1596 г. интересна еще и тем, что ее формулировки дословно повторяют определения наказа писцам Соли Галицкой 1585 года. Значит, спустя 11 лет после начала описания на галицких посадах действовали нормы, заложенные в писцовом наказе, и, прежде всего, бессрочный сыск тяглецов.
Беглые дворцовые крестьяне в это время также подлежали сыску и свозу на прежние места жительства, о чем свидетельствует наказ городовому приказчику Ю. Лобанову от 28 ноября 1596 года. В наказе говорится, что «в прошлом де в 104-м году прислан в Арзамас Парфен Нефимонов, а велено ему сыскивати государевых . арзамасских дворцовых сел беглых крестьян и вывозить в государевы . дворцовые села». Кроме того, упомянутый сыщик правил на помещике Я. Миленине за беглого крестьянина «на прошлые годы на десять лет денежных доходов и посопного хлеба» (57). Публикатор этого документа С.Б. Веселовский разъяснил коллизию ситуации, когда помещик утверждал, что крестьянин прожил в его имении 21 год, а сыщик Нефимонов полагал, что крестьянин вышел из дворцового села позже, возможно, всего 10 лет назад, не ранее 1586 года (58). Веселовский связывал запрет на переход с введением заповедных лет в 1581 г., но такой вывод из документов не следует. При существующей источниковой базе наиболее вероятным будет заключение о том, что в арзамасском наказе отразилась норма о лишении дворцовых и черносошных крестьян права выхода особым постановлением в 7093 (1584/85) г., и к моменту издания наказа от 28 ноября 1596 г. сыск дворцовых крестьян оставался бессрочным.
Значение указа от 24 ноября 1597 г. состояло в том, что правительство подтвердило особый порядок разрешения конфликтов о крестьянах на почве частного владения населенными землями. Как и прежде, вотчинники и помещики должны были подавать иски, добиваться организации опроса «обыскных людей» и возвращения беглых по суду, причем крестьяне, бежавшие до 24 ноября 1592 г., сыску и возвращению не подлежали. Взаимодействие государства и общества в кризисные эпохи вообще обладает спецификой, связанной с деформацией институтов власти и открытым неповиновением организованных социальных групп ее распоряжениям. Экстраординарная ситуация вынуждает государство предпринимать чрезвычайные меры, изобретать новые способы воздействия на неповинующихся подданных, не сообразуясь с результативностью этих мероприятий и способов.

Примечания
1. ДЬЯКОНОВ М.А. Заповедные и выходные лета. Пг. 1915, с. 6, 10—11.
2. ПЛАТОНОВ С.Ф. Борис Годунов. Пг. 1921, с. 77.
3. ВЕСЕЛОВСКИЙ СБ. Труды по источниковедению и истории России периода феодализма. М. 1978, с. 37.
4. ГРЕКОВ Б.Д. Крестьяне на Руси. М.-Л. 1946, с. 852.
5. КОРЕЦКИЙ В.И. Закрепощение крестьян и классовая борьба в России во второй половине XV] в. М. 1970, с. 109.
6. СКРЫННИКОВ Р.Г. Россия после опричнины. Л. 1975, с. 190-192.
7. ФЛОРЯ Б.Н. Об установлении «заповедных лет» в России. — Отечественная история, 1999, № 5, с. 121-124.
8. ПОБОЙНИН И. Торопецкая старина. — Чтения ОИДР, 1902. Кн. 2, с. 359; Наместничьи, губные и уставные грамоты Московского государства. М. 1909, № 10, с. 147.
9. Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси XIV — начала XVI в. (АСЭИ). Т. 3. М. 1964, с. 635.
10. Там же, № 7, с. 21.
11. Псковские летописи. М.-Л. 1955, с. 209.
12. АСЭИ. Т. 2. М. 1958, № 495, с. 543.
13. Обоснованному в данном фрагменте выводу я в значительной степени обязан работе, проведенной А.А. Гиппиусом с терминами «осьмник» и «осьмничье». ГИППИУС А.А. К изучению княжеских уставов Великого Новгорода: «Устав князя Ярослава о мостех». — Славяноведение, 2005, № 4, с. 20-21.
14. Полное собрание законов Российской империи. Т. 1. СПб. 1830, № 220; Акты Археографической экспедиции. Т. 4. СПб. 1836, № 101; МАНЬКОВ А.Г. Развитие крепостного права в России во второй половине XVII в. М.-Л. 1962, с. 29—30.
15. КОРЕЦКИЙ В. И. Ук. соч., с. 118-119, 128-129.
16. Акты Холмогорской и Устюжской епархий. Ч. II. СПб. 1894, № LXXII, стб. 135—137.
17. СКРЫННИКОВ Р.Г. Ук. соч., с. 204.
18. Российская крепость на южных рубежах: Документы о строительстве Ельца, заселении города и окрестностей в 1592—1594 гг. Елец. 2001.
19. КОРЕЦКИЙ В.И. Ук. соч., с. 106; его же. Формирование крепостного права и первая крестьянская война в России. М. 1975, с. 96—116.
20. АНПИЛОГОВ Г.Н. К вопросу о законе 1592—1593 гг., отменившем выход крестьянам, и урочных летах в конце XVI — первой половине XVII в. — История СССР, 1972, № 5, с. 164-165.
21. СКРЫННИКОВ Р.Г. Ук. соч., с. 200.
22. Российская крепость на южных рубежах. № 36—37, с. 57—59.
23. Там же, № 96, с. 118; № 145, с. 172; № 6, с. 25; № 9, с. 30.
24. АНПИЛОГОВ Г.Н. Новые документы о России конца XVI — начала XVII в. М. 1967, с. 414, 416.
25. КОРЕЦКИЙ В.И. Новгородские дела 90-х годов XVI в. — Археографический ежегодник за 1966 г. М. 1968, с. 313.
26. КОРЕЦКИЙ В.И. Закрепощение крестьян. с. 129.
27. ЕГО ЖЕ. Новгородские дела 90-х годов XVI в. с. 314.
28. КУНЦЕВИЧ Г.З. Грамоты Казанского Зилантова монастыря. Казань. 1901, с. 14—15; Акты исторические. Т. 1. СПб. 1841, № 191.
29. КОРЕЦКИЙ В.И. Закрепощение крестьян. с. 145.
30. Законодательные акты Русского государства второй половины XVI — первой половины XVII в. Комментарии (ЗАРГ. Тексты). Л. 1986, № 46, с. 84.
31. АНПИЛОГОВ Г.Н. К вопросу о законе 1592-1593 гг. с. 165.
32. МАНЬКОВ А.Г. Ук. соч., с. 184-186.
33. ЗАРГ. Комментарии. Л. 1987, № 46, 48, с. 67-73.
34. ЗАРГ. Тексты. № 237, с. 176; № 287, с. 197.
35. ВЛАДИМИРСКИЙ-БУДАНОВ М.Ф. Обзор истории русского права. Киев. 1900, с. 300.
36. ГРЕКОВ Б.Д. Ук. соч., с. 912.
37. НОВОСЕЛЬСКИЙ А.А. К вопросу о значении «урочных лет» в первой половине XVII в. Академику Б.Д. Грекову ко дню семидесятилетия. М. 1952, с. 178—185; АНПИЛОГОВ Г.Н. К вопросу о законе 1592—1593 гг. с. 160—170.
38. СКРЫННИКОВ Р.Г. Заповедные и урочные годы царя Федора Ивановича — История СССР, 1973, № 1, с. 99—129; АНДРЕЕВ И.Л. Урочные лета и закрепощение крестьян в Московском государстве — История СССР, 1982, № 1, с. 142—148.
39. ЗАРГ. Комментарии. Л. 1987, № 46, 48, с. 67-73.
40. Судебник 1550 г. Ст. 85. — Судебники XV-XV1 вв. М.-Л. 1952, с. 134, 307.
41. ЗАРГ. Тексты, № 8, с. 35; № 13, с. 38; № 26, с. 47; № 29, с. 49.
42. Там же, № 26, с. 47.
43. Там же, № 29, с. 49.
44. КОРЕЦКИЙ В.И. Новгородские дела 90-х гг. XVI в. с. 316, 318.
45. Там же.
46. ЕГО ЖЕ. Закрепощение крестьян. с. 144.
47. АНПИЛОГОВ Г.Н. К вопросу о законе 1592-1593 гг. с. 164.
48. ЗАРГ. Тексты, № 48, с. 66.
49. ТАТИЩЕВ В.Н. История Российская. Т. 7. Л. 1968, с. 366.
50. КОРЕЦКИЙ В.И. Закрепощение крестьян. с. 154.
51. АНПИЛОГОВ Г.Н. К вопросу о законе 1592-1593 гг. с. 168.
52. СКРЫННИКОВ Р.Г. Россия после опричнины. Л. 1975, с. 214-215.
53. ЗАРГ. Тексты, № 48, с. 66.
54. КОРЕЦКИЙ В.И. Закрепощение крестьян. с. 321-330.
55. Акты служилых землевладельцев XV — начала XVII века. Т. 1. М. 1997,- № 190, с. 156—158.
56. Цит. по: СТАШЕВСКИЙ Е. Очерки по истории царствования Михаила Федоровича. Ч. 1. Киев. 1913, с. 139.
57. Арзамасские поместные акты (1578—1618 гг.) М. 1915, № 112, с. 129.
58. ВЕСЕЛОВСКИЙ СБ. Труды по источниковедению и истории России периода феодализма. М. 1978, с. 43.